Недавно на глаза попалась книга известного русского писателя и журналиста второй половины XIX века Николая Лейкина «По Северу дикому: путешествие из Петербурга в Архангельск и обратно». Автор очень ярко и подробно описывает свое путешествие из Санкт-Петербурга через Ярославль до Вологды поездом и затем по Сухоне и Северной Двине до Архангельска. Но главным интересом Николая Александровича была только что введенная в эксплуатацию железная дорога до Архангельска.

Нам, жителям плесецких краев, в силу своей географии более интересно, что же писал путешественник про нашу «железку» да и сам Архангельск. Ведь этой дорогой каждый из нас неоднократно возвращался из областного центра. Далее читайте выдержки из наблюдений питерского гостя.
*****
Повествование начинается разговором двух собеседников…
- Прокатиться на север России я давно собираюсь, - отвечал я, - но неудобства путей сообщения – вот что останавливает.
- Батенька, теперь Ярославско-Архангельская железная сеть есть. Сядете в Ярославле в вагон и живо…
- Говорят, под Архангельском поезд по три версты в час идет. Топкая тундра. Пассажиры выходят из вагонов и пешком около паровоза идут, хвощи и белый олений мох собирают… Говорят нечто ужасное. Говорят, что по осени шел, шел поезд и остановился. Нельзя дальше идти. Болото… Насыпь размыло, шпалы выперло… По этой железной дороге оттого никто и не ездил в Архангельск, а все предпочитают водяной путь, по Северной Двине.
Таков был разговор. Все что-то слышали очень неодобрительное про пути на север России, но сами их не испытывали…
…Архангельско-Вологодская железная дорога меня больше интересовала, чем водный путь от Вологды до Архангельска. Это был подвиг, громадный подвиг провести железный путь по совершенно не заселенной, дикой местности и ждать барышей только в далеком будущем, когда около полотна дороги начнут создаваться поселения, заводы, местечки и города...
…Архангельск по своему наружному виду очень чистый город для провинции. Довольно чисто содержатся как самый центр города, так и окраины его. Я так полагаю, что к чистоте его приучила значительная часть иностранцев, издавна живущих в нем и наезжающих, - немцев, голландцев, англичан, датчан, шведов и норвежцев. Из 21 000 жителей города, как мне рассказывали, добрая треть иностранцев. Некоторые уже обрусели здесь. Насколько мне пришлось заметить, самые красивые дома с нерусскими фамилиями на воротах. При некоторых имеются опрятно содержащиеся садики.
Главных улиц в Архангельске две: набережная Двины и параллельно ей идущая Троицкая улица, где сосредоточены и лучшие дома, и магазины, начиная от продающих модные дамские шляпки до посудных включительно. Всего больше колониальных магазинов с продажей при чае и сахаре различных гастрономических предметов. Нигде я не встретил такое множество продающихся лимонов, как здесь. На окнах магазинов их целые груды. Были и ананасы.
От набережной Троицкую улицу пересекают десятка два маленьких улиц и упираются прямо в тундру, в болото с мелким лесом. Эта-то тундра и не позволяет Архангельску шириться вглубь от берега. В тундре, впрочем, находятся кладбища всех национальностей, и она отделена от города небольшим обводным каналом…
…На следующий день в начале третьего часа мы выезжали на дрожках из гостиницы, направляясь на железную дорогу или, лучше сказать, к пароходной пристани на железнодорожный пароход, который перевозит пассажиров на станцию, находящуюся на противоположной стороне Северной Двины.
Пристань парохода находится в конце города за Архангельским монастырем. Пристань удобная, куда лучше пристаней двух вологодско-архангельских пароходств; железнодорожный пароход «Москва» может назваться даже роскошным.
      - Где же касса? – спрашивал я матроса. – Нужно купить билет на перевоз.
      - За пароход ничего не полагается-с. Даром возят, - был ответ.
      - Но ведь могут и не едущие по железной дороге сесть на пароход.
      - Провожатые-с? Что делать… И тех возим…
      На пароходе всего и переезда-то через реку 15-20 минут, а есть буфет. Какие-то два гладко-бритые англичанина и чиновник в таможенной форме пили в светлой рубке портер. К пристани продолжали подъезжать и подходить пассажиры. Были богомольцы с котомками за плечами.
Вот и противоположный берег. Станционный дом только еще отстраивается. Ни окон, ни дверей… В уголке, однако, отделена каморка с окошечком, и тут кассир продает билеты.
Станционный дом начали строить только весной. Еще в начале мая билеты продавали в бараке-шалашике. И посейчас на станции живут только сторожа. Начальник станции, кассир, жандармы – все квартируют в Архангельске и приезжают на железную дорогу только к приходящему поезду и к отходящему, которых бывает по одному в день.
Все вагоны с купе и с коридором, высокие, со столиками, с откидными спинками для спанья, поднимающимися на ремнях кверху. Вентиляция отличная. Воздуху бездна. Умывальные комнатки роскошные, просторные. Никелированные приборы у дверей и окон. Таких вагонов по роскоши я нигде не встречал.
В купе к нам заглядывает смазчик колес.
      - Кипяточком запастись не желаете ли? Чайку заварить? – предлагает он. – Станция с буфетом не скоро, да там и вода противная. Прямо, будем говорить, из болота. Тундра.
      Все запасается в дорогу. Англичанам в купе пронесли с парохода целую корзину портеру. Проходит мимо нашего купе полный пассажир торговой складки в фуражке с белым чехлом и говорит кому-то:
      - Яиц у меня захвачено двадцать пять штук. Я думаю, довольно. Хвостик семги есть, ветчина, колбаса, полный бурак вареной трески.
      - Хлеба, хлеба побольше надо. На станциях преплохой, да не везде и есть, - откликаются ему.
      Проходит какая-то дама с мальчиком лет семи и тащит четвертную бутыль молока.
      - Куда вы столько? Ведь скиснется, - замечают ей.
      - А скиснется, так кислое будем есть. Ведь по дороге уж не достать, - отвечает она.
Поезд тронулся и стал прибавлять ход. Вначале мы сидели в купе не одни. Кроме меня и моего товарища по путешествию сидела молодая еще дама, блондинка, цвета льняной пряжи и пестро одетая в костюм, в котором преобладали белый и голубой цвета.
- Я вас недолго буду стеснять, - сказала она. – Я еду только десять верст… до Исакогорки… Затем вы останетесь одни. На этой дороге никто не садится на промежуточных станциях. Можете быть покойны.
…Едем дальше…Мы смотрим в окно на полотно дороги, параллельно железнодорожному полотну тянется другая дорога из мелких бревен, засыпанных песком и землей, заложенных наваленным дерном. Она тянется уже десятка два верст.
      Впоследствии, разговорившись с купцом в белой фуражке, мы узнали от него, что бревенчатая дорога сооружена была железнодорожными строителями для подвоза гужом материалов, нужных для постройки железного пути. Купец оказался архангельским жителем, промышленником по части скупания беличьих шкурок и других мехов и хорошо знакомым с постройкой этой дороги.
      - Белкой торгуем… ну, и другие шкуры… Выдра, песец… лисица… - отрекомендовал он свою профессию и при этом прибавил: - Хотя в наших местах хорошей лисицы нет. А что до железной дороги, то ведь это все на наших глазах строилось. Вы не поверите, что только тут было! Ведь дебри приходилось просекать, по непроходимым болотам шпалы прокладывать. Сделают насыпь, а  смотришь, через неделю размыло. Да вот вы сейчас увидите, какое тут местоположение. К тундре подъезжаем. От одного воспарения из земли песок расплывается. Пешие-то рабочие вязли по колено в болоте, так как же было на лошадях материалы-то подвозить? – рассказывал он. – Вот и выстроили эту бревенчатую дорогу. Ведь почти вплоть до Вологды она тянется. Но вот теперь и железная дорога построена, а когда барыши будут? Видите, сколько ездит. Пустой поезд идет. Да ведь на пассажирах далеко не уедешь, нужно товары возить, а товаров нет. Товарные-то вагоны за нами тоже пустопорожние тянутся.
      А поезд в это время, пройдя верст пятнадцать с нормальной скоростью пассажирского поезда, стал убавлять ход. Я выглянул в окошко. Лес кончился. Шла опять тундра, поросшая белым оленьим мохом. Кое-где стоял чахлый кустарник, блестели на солнце переполненные водой бочаги и болотные лужи. Поезд шел по высокой песчаной насыпи. Десятки рабочих, повязанных тряпицами, с заступами в руках, исправляли обсыпавшиеся места насыпи.
      - Верст сто пятьдесят мы вот теперь так поедем, - говорил купец. – Припустим малость и опять шагом… припустим и опять. Место опасное… Нельзя шибко идти. Шпалы разъезжаются, насыпь размывается. Как сильные дожди – и готово, и чини. Да еще спасибо машинистам, что осторожно идут… шаг за шагом. Другие ругают, что тихо поезд идет, а я хвалю. Жизнь-то дороже поспешки.
      Поезд совсем остановился. Раздался звонок. Перед окном вагона был веселенький станционный домик, и на нем вывеска гласила название станции – Тундра.
Мы отъезжали от станции Тундра. Поезд еле двигался. Пассажиры рассуждали о том, сколько таким ходом поезд в час идет. Одни говорили, что пять-шесть верст в час, другие, что десять. Последнее было вероятнее. Был вечер. Солнце закатывалось красным шаром. Комаров к нам в вагон забрались целые тучи. Ни табачный дым, ни одеколон не спасали. Я и мой товарищ были изжалены до опухоли. Руки, лицо, шея покрывались ими. Укус приходился в укус, и все сплошь зудело. Мы уж перестали отмахиваться и покорились.
      Пассажиры начали ужинать по своим купе. Ужинали настоящим манером, вплотную. У всех были пирожки или пироги. Англичане ехали даже со столовым ларцом. Вынули тарелки, ножи, вилки, ложки, приспособили чемоданы и расставили на них приборы. У них то и дело хлопали пробки. Дама, ехавшая с мальчиком, везла даже куриный рассольник в большом бураке. Купец разложился также со своей провизией и уничтожал ее, запивая квасом. Вынули и мы наши съестные запасы. Купе были отворены и, проходя по коридору вагона, все можно было видеть. Нигде в поездах мне не приходилось видеть такой патриархальности. Все было по-домашнему. Мужчины без всякой верхней одежды в одних жилетах, дамы без корсажей в белых кофточках. Так и в коридор из купе выходили и никто не претендовал. Сняли и мы наши пиджаки.
      Поужинав, купец вышел в коридор и, похлопывая себя по чреву, стоял у открытого окна. Я подошел к нему. Он кивнул на расстилающийся перед нами белый мох тундры и произнес:
      - А вот водицы здешней испить – живо лихорадка затреплет. Да и для чаю. Ближе Плесецкой нельзя для чаю кипятку брать… Желтая-прежелтая вода и прямо гнилью пахнет. Ну, а на Плесецкой станции уж река, речная вода.
      Путь повсюду исправляли. То и дело около полотна дороги попадались сложенные тачки, лопаты.
      То там, то сям виднелись шалаши и землянки для рабочих, утопающие в болоте. Кое-где горели костры. Видно было, что участок этот усердно исправляли и укрепляли. На откосы насыпей в некоторых местах набивали дерн клетками. Попадались груды каменьев, привезенных для укрепления насыпей. Купец опять кивнул на полотно и сказал:
      - Укрепляй или не укрепляй, а в обход этот участок вести придется. Верст за сто отсюда крепкая лесистая местность есть, даже камень. А вот захотели инженеры из экономии, что ли, прямо полотно вести, как по линейке. «Выдержит, - говорят, - и тундра, если насыпи основательные». Вот тебе и выдержала! Зимой поезд бойко бежит и ничего, потому морозом сковано. А как растает, начнется весна – ну, и готова карета. Уж чего-чего тут не делали, чтобы укрепить – ничего не помогает. Весна, осень, пошли дожди – и готова карета. Иди черепашьим шагом. Тут по осени в некоторых особенно топких местах бревенчатые плоты погрузили и на них уж насыпь сделали и рельсы положили. Пришла весна, стала отходить земля и морозом снизу все бревна повыперло. Американская система это называется. Но не помогла и американская система. Должно быть, Америка сама по себе, а Русь-матушка сама по себе…
      …Ночью мы спали отлично. Не тревожили нас ни кондукторы, ни ревизоры осмотром билетов.
      Когда мы наутро проснулись, поезд шел уже полным ходом. Направо и налево шли уж леса. Стояли громадные ели и сосны. Между елями попадались пихта, лиственница… Около полотна дороги по-прежнему тянулась дорога из бревен, по-прежнему лежали в беспорядке трупы громадных срубленных деревьев и гнили.
   После полудня к нам в купе заглянул кондуктор и произнес:
      - Станция Няндома. Сорок минут стоим. Здесь буфет есть, и можете даже горяченького похлебать. Чайку заварить можно. Вода хорошая.
      Все станции на Вологодско-Архангельской дороге по одному типу. Все бревенчатые, все окрашенные в светло-желтый цвет, имеют веселый вид. Около станции разбиваются садики. Мы вышли на станцию Няндома. В буфетной обедало пять-шесть пассажиров. Из кушаний предлагалось только три: борщ, суп картофельный и битки. Каждая порция супа стоила по 30 копеек. Горячего не ели мы уж сутки, а потому присели к столу и спросили борща. Борщ был прескверный, очевидно, разогревающийся уже три дня перед приходом поезда. Служит у стола сам буфетчик и оборванный грязный мальчик. В буфете были лимоны и шоколад в плитках, но не было сыру и ветчины, не было молока. Стояли три бутылки разноцветной водки, и на тарелке помещались закупоренная жестянка с сардинками и кусок толстой московской колбасы, в просторечии именуемой музыкантской.
      Англичане забрали с собой весь имевшийся в буфете запас пива, и мы тронулись дальше…
*****
Обидно, конечно, что в повествования путешественника не попали наши существующие уже тогда станции Холмогорская, Обозерская, Емца и Плесецкая. Частичное объяснение тому – ночное время их прохождения. Но общая картина поездки так и встает перед глазами.
Согласно сохранившемуся расписанию тех лет поезд отправлялся из Архангельска в 17:20, что вполне сходится со временем отправления писателя из гостиницы «в начале третьего». В Няндому состав прибыл, как пишет автор, «после полудня». А все время в пути до левого берега Ярославля писатель отметил так: «На станции Волга мы прибыли под вечер, пробыв в пути около пятидесяти часов. Вот такие были тогда скорости!
Для сравнения: через 125 лет поезда из Архангельска до Няндомы идут от 6 до 8 часов, а до Ярославля – от 15 до 18. Ускорение - налицо!

Подобрал материал Евгений Беляев.


© Сетевое издание "Плесецкие новости"